Есть старинный обычай: под Новый год, когда в полночь бьют часы, загадывать желания, словно обращаться к неизвестному будущему с какой‑то мечтой, ждать от него чего‑то самого нужного, самого заветного.
Так уж устроен человек, что никогда не перестаёт мечтать, ждать, надеяться. Один поэт именно надежду считал самым удивительным, самым человеческим из всех человеческих свойств. И вот снова Новый год… Чего же пожелаем мы себе, другим, каждому, всем? Куда направлена сегодня наша надежда? Конечно, у каждого из нас есть своя, маленькая по отношению к миру личная жизнь, и наша надежда направлена прежде всего на неё. И тут из бездонной общечеловеческой глубины сразу всплывает никогда не умирающее слово «счастье». «С Новым годом, с новым счастьем!» К каждому из нас это счастье обращено по‑своему, лично. Но сама вера, что оно возможно, что его стоит ждать, — эта вера общая. И, может быть, в самом этом счастье, таком личном, есть что‑то общее для всех людей, ибо, в сущности, что значит «счастье»? Когда бывает по‑настоящему счастлив человек?
Теперь, после стольких столетий опыта, после всего, что узнали мы о человеке и человечестве, счастье это нельзя отождествлять с чем‑то одним и вдобавок внешним: с деньгами, здоровьем, успехом, всем тем внешним и только внешним благополучием, на которое, правда, направлено столько усилий, но которое никогда не совпадает с этим всегда таинственным, всегда неуловимым понятием. Да, ясно, что физическое довольство — это счастье, но не полное, что деньги — счастье, но и мучение, что успех — счастье, но и страх.
И поразительно, что чем больше такое вот внешнее счастье, тем более оно хрупко, тем сильнее в нас страх не сохранить, упустить его. Может быть, потому‑то и говорят в новогоднюю полночь о «новом» счастье, что «старое» никогда по‑настоящему не удаётся, что всегда в нём чего‑то недостаёт. И снова с мечтой, мольбой и надеждой заглядываем мы вперед.
Боже мой, как давно сказаны эти евангельские слова о человеке, который, разбогатев, построил новые амбары для своего урожая и решил, что всё у него есть, и успокоился. А ему было сказано: «Безумец, в эту ночь твою душу возьмут у тебя, и где же тогда всё твоё счастье?» (Лк. 12:20). И, конечно, здесь, в этом подспудном знании, что всё равно ничего не удержать, что впереди всё равно распад и конец, — та горечь, что отравляет наше маленькое, ограниченное счастье.
Наверное, поэтому и возник этот обычай — под Новый год, когда начинается бой часов, шуметь, кричать, наполнять мир каким‑то сумасшедшим грохотом. И всё это от страха в тишине и одиночестве услышать в этом бое безжалостный голос судьбы. Один удар, другой, третий… И так неумолимо, ровно, страшно — до конца, и ничего не остановить, не переменить. Итак, два подлинно глубоких и неистребимых полюса человеческого сознания: страх и счастье, ужас и мечта. И, конечно, «новое» счастье наших новогодних мечтаний есть прежде всего счастье, способное до конца победить и растворить в себе страх; счастье, свободное от ужаса, гнездящегося где‑то на самой глубине сознания, от которого мы всё время пытаемся отгородиться и спастись вином, заботами, шумом, словами, хотя тишина её побеждает всякий шум.
«Безумец!..» Да, конечно, безумна по существу неумирающая мечта о счастье в мире, поражённом страхом и смертью, и человечество на вершинах своей культуры и мысли знает это. Какой горестной правдой и печалью звучат слова великого жизнелюбца Пушкина: «На свете счастья нет…», — какой высокой печалью пронизано всякое подлинное искусство! Только там, внизу, шумит и горланит толпа и думает, что от крика и мутного веселья придёт счастье. Нет, оно приходит только изнутри, из глубины души, и только тогда, когда мужественно вглядывается человек в жизнь, снимает с неё покровы лжи и самообмана, когда глядит прямо в лицо страху, когда узнаёт, наконец, что счастье — подлинное, неумирающее — во встрече с истиной, любовью, с тем бесконечно высоким и чистым, что извечно называл и называет он Богом.
«В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин. 1:4). И в этой жизни — свет, и этого света тьме не объять. И значит — не поглотить страхом и ужасом, не растворить в печали и отчаянии! О, если бы люди в своей суетливой жажде сиюминутного, маленького, дешёвого счастья нашли в себе силу остановиться, задуматься, вглядеться в глубину жизни, если бы услышали они, какой голос, какие слова вечно обращены к ним на этой глубине, если бы знали они, как близко к ним счастье, и счастье подлинное! «И радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 16:22).
Но разве не о такой радости, которую уже нельзя отнять, мечтаем и взываем мы, когда бьют часы, когда начинается новогодний шум и гам, когда стараемся утопить мы свой страх в этом громком веселье? Но как редко доходим мы до этой глубины, как боимся её и всё откладываем: «Не сегодня, а завтра, послезавтра займусь главным и вечным… Есть ещё время!» Но времени так мало: ещё немного, и подойдёт стрелка к роковой черте. Зачем же откладывать? Ведь вот, рядом стоит Тот, Кто сказал о Себе: «Се, стою у двери и стучу» (Откр. 3:20). И если бы не боялись мы взглянуть на Него, то увидели бы такой свет, такую радость, такую полноту, что впервые поняли бы по‑настоящему, что значит это неуловимое, таинственное человеческое слово «счастье».
Этого счастья, подлинного и глубокого, непреходящего и радостного, мы и желаем от всей души каждому, кто слушает нас, — всем далёким братьям и сёстрам, созданным для счастья, так часто не находящим его, но для которых уготовал это вечное счастье Бог.
Проповедник и богослов протопресвитер Александр Шмеман (1921–1983)
Для самого отца Александра новогоднее счастье воплощалось сильнее всего в совершении ночных Литургий, которые при нем начали служить в Свято-Владимирской семинарии в Нью-Йорке, совмещая новогодний молебен с Литургией в день Обрезания Господня и памяти свт. Василия Великого (по новому стилю). Именно в богослужении, в предстоянии Христу у престола ощущалась отцом Александром ярче всего радость и правда веры.
Просмотрено (8) раз
